ГЛАВА  13. НЕОЖИДАННОСТИ.

         Мы столпились перед лифтом, не зная, что делать дальше, пока к нам не подбежал ещё один молодой человек, кудрявый, как барашек, и тоже крашенный.

         - Времени нет! – кричал он. – Всем переодеваться! Балетные – двадцать вторая комната! Все остальные – восемнадцатая. И не копаться, слышите меня?..

         - Встречаемся здесь, у лифта! – шепотом договорились мы.

         Нас, мальчиков, было пятеро: два пианиста, два скрипача и  один флейтист. Мы быстро нашли восемнадцатую комнату, но, стоило нам открыть дверь, как мы едва не оглохли.

         Большая комната была полна громко галдевших людей. С первого взгляда нельзя было понять, что тут происходит. Но приглядевшись мы поняли, что основная масса народу  - это родственники выступающих. Вокруг каждого мальчика во фраке их вертелось с полдюжины: мамы, папы, бабушки, тётушки и так далее. В отличие от своих вундеркиндов, они ужасно волновались. Сильно пахло валерьянкой.

         Мы с трудом пробрались к вешалкам, где для нас были приготовлены пять концертных костюмов. На нас никто не обращал внимания. Переодевшись, мы поскорее покинули помещение, так как истерика оказалась вещью заразной. Я почувствовал, что меня  тоже начинает трясти.

         Рассредоточившись по коридору, оба скрипача и флейтист принялись разыгрываться. Я и второй пианист, грея руки подмышками, побрёли куда глаза глядят. Повернув за угол коридора, я  неожиданно наткнулся на Тийну и её подругу Наташу.

Девушки разминались, держась за стенку.

         - А почему здесь? – спросил я. – Вам же должны были выделить зал для репетиций!

         - Ага, а тебе – рояль, –  усмехнулась  Наташа.

         - Да были мы в зале! – сказала Тийна. – Там двадцать три девицы дерутся за почётное место у среднего станка…

         - И при этом, - добавила Наташа, - всех их зовут Аннами – в честь Павловой, я думаю…

         - Когда всё начнётся-то, не знаете? - спросил я.

         - Какая разница, всё равно мы идём последними…

         - А откуда вы знаете, что вы  последние?

         - А там, у лифта, мониторы: они показывают фамилии выступающих и номера студий, - сказала Наташа. – Я, например, иду двадцать четвёртым номером, а Тийна – последняя, двадцать пятая. Все наши идут под последними номерами. Жаль, мы не сможем посмотреть друг на друга – мы все выступаем одновременно…

         - А как же зрители? – удивилась Тийна, которая никогда не видела Шоу. – Разве они могут смотреть всё одновременно?

         - Зрители сами выбирают, кто им интересен: скрипачи, пианисты, балерины, - сказал я. – Они включают нужную студию и голосуют.

         - Голосуют? – снова удивилась Тийна.

         - Да, насколько им нравятся исполнители. Высшая оценка – десять баллов. Кто наберёт больше баллов, получает, вдобавок к Сертификату и званию Признанного, приз зрительских симпатий.

         Я решил прогуляться к мониторам.

Около лифта не было ни души. Экраны нижнего ряда, действительно, показывали имена участников и названия учебных заведений. Экраны верхнего ряда с номерами студий были черны и безжизненны кроме одного – экрана Главной студии. Взглянув на него, я потерял дар речи…

         Там, в луче прожектора стояла Анна Стефановна. В ее прическе и ушах светились бриллианты. Не сверкали – нет! – светились как звёзды,  госпожа Майер стояла под слепящими лучами софитов так спокойно и неподвижно, словно родилась на сцене…

         Раздался звучный удар гонга.

         - Внимание, вопрос! – провозгласил следом тот же старушечий голос, что доводил нас в автобусе. – Кто наша гостья? Напоминаю: кто из  наших зрителей ответит первым, получает приз…

         Под тиканье секундомера я вглядывался в лицо Анны Стефановны… и вдруг меня пронзило! Я вспомнил гулкое фойе Большого театра, портретную галерею, кучку внимательно слушающих мою лекцию обычных детей и большую фотографию прекрасной молодой женщины. Фотография была вставлена в дорогую раму: подобной почести удостоились всего  четыре или пять портретов на этой стене славы…

         - Минута прошла, - проквакал голос, - поскольку ни один из зрителей не дал правильного ответа, отвечать буду я.

         К Анне Стефановне подошла юная девушка, облаченная в одежды древнегреческой богини и увешанная драгоценностями. Особенно бросался в глаза массивный золотой браслет на запястье правой руки. Девушка была очень красива, но только до тех пор, пока она молчала.

         - Итак, - сказала она, - отвечать буду я!

         Меня передёрнуло. Юное лицо – а голос столетней старухи! Что может быть отвратительнее!  Метресса (а то была именно она) с печальной усмешкой покачала головой.

         - Вы видите, мадам, - обратилась она к Анне Стефановне, - вас никто не узнал… Ах, что с некоторыми людьми делает время!.. А между тем, дорогие зрители, перед вами…

         «Анна Майер, великая певица, королева оперы! – мысленно воскликнул я. – Гражданка Мира, Национальное Достояние! Как я только не вспомнил раньше, дырявая башка?!»

         Ах, как бы я хотел ворваться в студию и сказать метрессе, что Анна  Майер не забыта!.. Но Анна Стефановна сама умела за себя постоять.

         - Певицу узнают по голосу, -  пропела она своим нежным сопрано.

         -  Рекламная пауза, - с кислой улыбкой проквакала метресса.

         А я побежал за нашими.

         Скоро мы всемером столпились у экрана, на котором в свете софитов теперь стоял Дядя Фил.

         - Знаменитый учёный, академик Филипп Михайлович Кузнецов, - скрипела метресса, - внёс огромный вклад в развитие методик создания Искусственной Гениальности… Что же заставило его всё бросить? Я полагаю, что…

         - Что тут полагать? –  перебил академик. – Достаточно один раз услышать голос Анны Майер, чтобы отличить Божий дар от…

         Договорить ему не дали. Впрочем, он наверняка договорил, просто мы уже не услышали: началась новая рекламная пауза. Она была вдвое длиннее предыдущей. После неё перед многомиллионной аудиторией с прохладной прибалтийской улыбкой на устах предстал Каарел Томмссааре. Кроваво-красные губы метрессы расплылись в плотоядной ухмылке.

         -  Этот мальчик, - заговорила она, вдоволь налюбовавшись нашим Эстонцем, - когда-то подавал большие надежды… Очень большие надежды. К сожалению, он был горд, или глуп и не понимал, кому эти надежды нужно подавать, хотя ему подсказывали. И Судьба покарала его за гордыню…

         Слово «судьба» метресса произнесла полным благоговения голосом, камера развернулась и на экране возникли семь мраморных столбиков, на каждом из которых стояло по хрустальной сове. Перед каждой из них горело по лампаде.

         - Взгляните на этих прекрасных птиц! – с придыханием произнесла она и на полном серьёзе поцеловала одну из них  в крылышко (меня снова затошнило) – Не случайно они слетелись сюда! Это священные хранительницы нашего Шоу. Ибо сова – символ не только мудрости, но и справедливости! И справедливости ради стоит заметить, кое-кому верить не следует… Посмотрите на этих людей! Вы думаете, они обрекли себя на жизнь среди жалких отбросов общества из чистого альтруизма?

         В кадре снова показались госпожа Майер, доктор Кузнецов и Каарел Томмсааре. Метресса прошлась перед ними, пытаясь придать своей походке изящество и плавность, но суставы у бабки тоже, как видно, были уже не свои…

         - Анна Майер, например, - заскрипела метресса, - прославилась не только как певица. И в лечебницу, организованную скандально известной Ольгой Нечаевой, врагом прогресса,  Анна… удалилась оплакивать свои бурные любовные приключения!

         Раздался закадровый хоровой «Ах!». Метресса махнула рукой с браслетом, и камера, сделав крутой разворот, схватила крупным планом лицо Анны Стефановны,  высветив его беспощадно, до последней морщинки… И дрогнули чуть подкрашенные ресницы, и краска стыда залила всё ещё красивое, но уже увядающее лицо… Метресса осталась довольна.        

         - А господин Кузнецов, - продолжала она, перейдя к следующей жертве, - увязался следом за своей пассией, я права, господин академик?

         - Ну ни фига себе! – изумился стоящий рядом со мной пианист Серёжа.

         - Интересно, а Мама Аня про это знает? – подумала вслух Наташа.

         - Всё это – не наше дело! – сердито проговорила Тийна. – Мы вообще не должны были этого слышать!.. Ну неужели, неужели на эту дряхлую гадюку нет никакой управы?! – воскликнула она.

         Тем временем на экране Дядя Фил одарил ведущую тяжёлым взглядом исподлобья. Ноздри академика свирепо раздувались, широкие плечи напряглись – смокинг, должно быть, трещал по швам. Нам не нужно было видеть его руки, чтобы понять, как крепко он сжимает кулаки.

         Метресса подошла к Каарелу.

         - А у него просто не было иного выбора: богаделен  у нас не осталось, - продолжала метресса, - и госпожа  Нечаева приютила бедняжку инвалида, пытаясь казаться великодушной. А может быть, причина совсем не в великодушии? Взгляните на эти золотые волосы, на эти серебряные глаза…   

 Право, если весь народец сету был таким красивым, о его исчезновении можно было бы только пожалеть… Впрочем, мы жалеть не будем. Народец был, в общем, никудышный. Перед вами стоит последний экземпляр… А-а-а!!! Что ты делаешь?!!! Поставь на место!!!

         Камера метнулась вбок. Каарел Томмсааре держал одну из хрустальных сов метрессы, небрежно взвешивая в руке тяжёлую чушку. Глаза Эстонца блуждали по студии  с явным намерением найти, обо что бы эту чушку разгрохать…

         Метресса в ужасе застыла с протянутыми к сове руками.

         - Теперь я говорю, - промолвил Эстонец. – Вы оскорбили моих друзей. Вы оскорбили мой народ. Этого я не прощаю.

         - Рекламная пауза!!!  - завопила метресса.

Дальше...