|
ГЛАВА 11. РАЗЛУКА.
- Спокойно, мужики, спокойно, - сказал Дядя Фил, бросив деревянную лопату в пустую тачку. Развернув тачку, доктор покатил её прочь от навозной кучи. Тачка сильно грохотала по неровному асфальту, так что, больше доктор ничего не сказал, пока мы все вместе не вошли в конюшню. Дядя Фил остановился у ближнего денника и открыл тяжёлую дверь, на которой висела табличка: «Паладин. Добрый – Плясунья. Орловская рысистая порода». В открытую дверь сразу же выглянула приветливая серая морда. Поэт рассеянно погладил коня и спросил: - Так это правда, или нет? - Неправда, - услыхали мы уже из денника. - Но Эс… то есть, доктор Томмсааре сказал, что… - Доктор Томмсааре в последнее время неважно себя чувствует и поэтому немного погорячился, - сказал Дядя Фил, сгребая лопатой грязные опилки. – Пока что нас никто не закрывает… - Вы сказали «пока что»! – прицепился Юра. – Почему? - Тебе-то какое дело? – проворчал Дядя Фил, вываливая в тачку полную лопату навоза. – Тебя уже выписали!.. - Мы волнуемся за Илью! – заявили Миша с Васей. - Да, Каарел прав, вы уже поправились, - вздохнул Дядя Фил. Он бросил лопату и встал в дверях денника во всей красе: потное лицо, всклокоченные волосы, в бороде – соломинки. Зеленоватый медный крест на толстом гайтане качался поверх застиранной тельняшки. Галифе в заплатках, кирзачи в дырочках. Из кармана, естественно, торчал запасной – пугательный - ремень. - В общем-то, вы не зря за него волнуетесь, - признался Дядя Фил. – У нас действительно появились проблемы. И если лечебницу закроют, тех, кого не заберут родители, отправят в обычный интернат… - Это плохо? – насторожились друзья. - Чего уж хуже! – криво усмехнулся доктор. – В интернатах работают выпускники таких же интернатов, сами неудавшиеся вундеркинды. Вы представляете себе, что это такое? Мы не представляли. - Но кому вдруг понадобилось закрывать лечебницу? – спросил Миша. – Разве мы кому-то мешали? - Значит, мешали, - буркнул доктор. – Мир, к сожалению, таков, что, если кто-то где-то живёт счастливо, это обязательно кому-то мешает… Дядя Фил вздохнул и потёр руками и без того красное лицо. - Но вы не переживайте, - сказал он. – Мы сделаем всё возможное, чтобы Илья не попал куда не следует. Конечно, это будет сложно, но мы постараемся… Ладно, идите-ка домой. Только умоляю, не терзайте расспросами Каарела: он и так места себе не находит…
Мы не стали никого терзать. Мы сидели и ломали головы, изобретая способ избежать полной разлуки. Но так ничего и не придумали. Друзья, конечно, оставили мне свои электронные адреса, но скорее просто так, на добрую память: связаться по Сети у нас не было никакой возможности. - Интернаты не входят в общую Сеть, – просвещал нас Юра, - поскольку являются принудительно-исправительными учреждениями, как и тюрьмы. Допуск в их локальную сеть может быть разрешён лицам, достигшим совершеннолетия и только по очень веским причинам… - А если не вы мне, а я вам позвоню? – спросил я. - Обратная связь действует только при наличии доступа, - вздохнул Юра. – Мои родители отключили его ещё вчера, сразу после звонка Ольги Васильевны. Они до смерти боятся, что кто-нибудь случайно узнает, где я был, поэтому постараются замести все следы. Мне велено говорить, что я поправлял здоровье на озере Байкал в гостях у троюродной бабушки… Юра достал из кармана дискету и показал нам. - Моя легенда. Передали через Ольгу Васильевну. Велели выучить наизусть до отъезда. Вся информация о бабушке и о местности: география, флора, фауна… Даже песня про «Славное море, священный Байкал»… - А я жил в Санкт-Петербурге, - Вася вынул точно такую же дискету. – В городе великих писателей. Посетил, разумеется, все театры… Да, похоже, придётся как следует напрячь мозги… - Надо же, - тоскливо усмехнулся Миша, похлопывая себя по карману. – Мы с тобой, Вась, оказывается, земляки. Я вот из Эрмитажа практически не вылезал. Придётся сделать кучу набросков… Идиотские задания отняли у нас несколько дней дружбы! Несколько последних дней... В день прощанья мы с Эстонцем стояли у калитки и смотрели, как повозка, запряжённая серым Паладином, катится прочь по широкой аллее. На козлах угрюмо скрючился Дядя Фил. Заплаканные ребята махали мне до тех пор, пока повозка не скрылась за поворотом… Я вцепился в забор, чтобы не броситься вдогонку. - Я самый несчастный человек на свете! – в отчаянии всхлипнул я. - Хм, - сказал Эстонец, как мне показалось, с сомнением. Я гневно обернулся… Доктор стоял с закрытыми глазами и держался рукой за горло, словно у него там что-то застряло. Потом он повернулся и, пошатываясь, побрёл в корпус. Кое-как вскарабкавшись на крыльцо, споткнувшись на пороге и чуть не упав, он скрылся за дверью. Поздно вечером, когда все пациенты уже легли спать и видели десятый сон, я сидел за кухонным столом, роняя слёзы в давно остывший чай. Напротив меня сидел Эстонец. Неподвижный, словно замороженный. Мы сидели так с самого ужина. Молча. Но, когда часы пробили одиннадцать, Эстонец вдруг подал голос. - Никогда к этому не привыкну, - сказал он. Я его понял. Невозможно привыкнуть к расставанию. Я никогда не привыкну к тому, что друзья больше не сидят рядом со мной за столом, я не смогу смотреть на их пустые кровати… Мои распухшие глаза зажмурились сами собой, выдавливая слёзы: они закапали в чай с новой силой. - У меня тоже были друзья, - промолвил доктор спустя ещё четверть часа. «Да, я что-то такое слышал», - хотел ответить я, но не смог и просто кивнул. Доктор снова замолчал. Я поднял голову. Эстонец держал в руках листок плотной бумаги и смотрел на него своим отрешённым взглядом. Под горестным отупением во мне слегка шевельнулось любопытство. Доктор поманил меня к себе, и я пересел на стул рядом с его креслом. - Это всё ваши друзья?!– воскликнул я, увидев на сравнительно небольшой фотографии целую толпу народа, человек пятьдесят, не меньше. Эстонец кивнул и начал рассказывать о каждом по порядку. Я не очень вникал в его рассказ: понял только, что здесь были и европейцы, и американцы, и даже японец. Имена всех народов мира текли мимо моих ушей негромкой музыкой, сливаясь с тиканьем старинных часов. Я подумал, что мне тоже надо сделать бумажные копии наших с ребятами фотографий. Тогда не нужно будет то и дело бегать к компьютеру. И я смогу увидеть друзей когда захочу… Да и потом, мы же расстались не навек! Рано или поздно я вырасту и выйду из лечебницы. Я найду ребят, и мы снова будем дружить… - А вот Тийна, - сказал Эстонец, и я встрепенулся; на снимке сестрёнке доктора было не больше десяти лет. Маленькая Тийна, широко улыбаясь, обнимала за талию темноволосую девушку, стройную и красивую. Впрочем, на этой фотографии все – и юноши и девушки – были стройны и красивы как на подбор. Но ни на ком взгляд Эстонца не задержался так долго, как на старшей подруге Тийны. - Настенька, - прошептал доктор. - Это и есть она… ваша девушка? – осенило меня. Наверно, я сказал что-нибудь не то. Эстонец замолчал и спрятал фотографию за пазуху. Потом доктор встал из-за стола, делая вид, что хочет налить себе чаю. - Очень хорошая фотография! - я ринулся исправлять положение. – Удивительно, я не думал, что у человека может быть столько друзей… А почему вас на ней нет? - Я фотографировал, - не оборачиваясь, буркнул Эстонец. - Вы… не сердитесь, - попросил я: мне вдруг снова стало тоскливо. – Пожалуйста… Эстонец оставил в покое чашку и повернулся ко мне. - Мне стыдно, - заявил он, избегая моего взгляда. – Я не умею держать себя в руках. Тебе, наверно, это неприятно. Я был излишне эмоционален. На мой взгляд, он был не более эмоционален, чем обычно, то есть, чуть живее, чем мраморная статуя. Я не знал, что сказать, поэтому промолчал. Несколько минут протекли в тишине. Потом доктор снова достал фотографию, взглянул на неё и бережно спрятал обратно. - Они все погибли, - сказал он.
………………………………………………………………………………..
Оказывается, рояль может плакать так, словно у него есть сердце! Странно, что я не замечал этого раньше, хотя меня заставляли слушать музыку даже во сне… Я стоял под дверью, прижав ухо к замочной скважине, и моя решимость крепла с каждым мгновением. Проникновенный заключительный аккорд окончательно убедил меня в том, что я был прав, придя сюда. Я постучал в дверь. - Илья? – удивилась, вставая из-за инструмента, Анна Стефановна. – Вот так встреча!.. Ну, здравствуй, заходи. Ты просто так или по делу? Я промолчал. Я стоял и смотрел на госпожу Майер, потому что мне вдруг снова показалось, что мы были с ней знакомы давным-давно, ещё до больницы. Но ведь этого не могло быть! И тем не менее… Анна Майер… Откуда я вас знаю?.. - Что же ты молчишь? – удивилась Анна Стефановна. Я стряхнул с себя оцепенение и, решив, что загадки подождут, перешёл к делу. - Мне нужна ваша помощь, - сказал я. – Знаете, мне пришла мысль, что я, наверно, просто не умею играть . Пожалуйста, научите меня! Совершенно неожиданно лицо госпожи Майер утратило приветливое выражение. Анна Стефановна выпрямилась и скрестила руки на груди. - Это тебе зачем? – весьма прохладно спросила она. Я опешил. Я ожидал совсем иной реакции… - Видите ли, - растерянно забормотал я, - мне приходится играть балеринам, но у меня ничего не выходит. Все недовольны, и Ка… то есть, господин Томмсааре тоже, хоть он и молчит. Я, конечно, могу всё бросить, но другого концертмейстера у него нет… А я очень хочу ему помочь. Я понимаю, это для вас неожиданно, ведь раньше мне было всё равно, но теперь… - Это правда? – Анна Стефановна всё ещё смотрела на меня недоверчиво. - Анна Стефановна, ну что вы на меня так смотрите?! Вы же психиатр! Неужели, вы не видите, что я не вру?! – взмолился я. - Я не психиатр, Илюша, - Анна Стефановна, вроде, немного успокоилась. – Я музыкант. В нашей лечебнице настоящих врачей двое: Ольга Васильевна и доктор Кузнецов. А я, как и многие другие, имею лишь свидетельство об окончании курсов первой медицинской помощи… Я был потрясён. - А доктор Томмсааре – неужели, он тоже не врач? Но как же он смог нас вылечить? - Чудом, - улыбнулась Анна Стефановна; я не понял, шутит она или говорит серьёзно. – У нас тут много чудес происходит… Ну что, будем заниматься?.. Как оказалось, я пришёл очень вовремя. В тот же день господин Томмсааре объявил мне, что кружок хореографии откроется уже через неделю. Вид у доктора бы похоронный – как обычно, в последнее время. Я тешил себя мыслью, что он воспрянет духом, когда услышит мою новую потрясающую игру… Но Анна Стефановна что-то не торопилась восторгаться моими успехами. - Илья, о чём ты думаешь, когда играешь? – спросила она на одном из уроков. - Такое впечатление, что у тебя перед глазами не ноты, а Сертификат Гениальности! Сертификат Гениальности… Давненько я не видел Шоу Вундеркиндов!… Когда-то я был уверен, что рано или поздно приму в нём участие, а теперь так удивился, что не сразу нашёлся с ответом. Анна Стефановна истолковала моё молчание по-своему. - Так-так! – нахмурилась она. – Я, всё же, была права! Вы пришли ко мне не потому, что хотели помочь господину Томмсааре... - А почему? - удивился я. - А потому, - буравя меня взглядом, ответила госпожа Майер, - что узнали: нашу лечебницу... скажем так, пригласили принять участие в ежегодном Шоу Вундеркиндов. Вот только интересно, кто же из врачей проболтался об этом пациенту?! - Анна Стефановна! – воскликнул я. – Вот вы же и проболтались! Я впервые об этом слышу! - Не верю! - Анна Стефановна скрестила руки на груди и отвернулась. – А, впрочем, всё к лучшему. Мне велено прислать на Шоу своих учеников. Новеньких брать нельзя, старых жалко. А ты вполне подойдёшь. Ты играешь, как механическое пианино. Так что, на шоу, среди других одарённых деток, ты придёшься ко двору! Ух, как же я рассердился! Наверно, мои чувства очень ярко отражались на моём лице. Даже доктор Томмсааре при виде меня вышел из оцепенения и спросил, в чём дело. Я рассказал. Эстонец, выслушав меня, вскочил с кресла, чуть не опрокинув обеденный стол, ринулся к себе в комнату. Я услышал, как он вызывает по сети Анну Стефановну. - Майер, вы не посмеете! – услыхал я его гневный голос. – Я никуда не пущу Илью! - А я, Томмсааре, ни за что не пущу Наталью! – огрызнулась в ответ Анна Стефановна. – Зачем вы её выбрали?! - Вы знаете распоряжение! - Между прочим, лучшая в вашем классе вовсе не Наталья, а Тийна! - Не трогайте мою сестру! Её это не касается! - Как это не касается?! – вмешался грозный голос включившейся в дискуссию главврача Ольги Нечаевой. – Касается, ещё как! Мы не можем рисковать! Вы же знаете: мы висим на волоске! Мы должны доказать, что имеем право на существование! И мы пошлём лучших из лучших! - НЕТ! - Мы ничего не сможем доказать! Они уже решили нас закрыть! Мы просто выставим бедных детей на посмешище!.. - Ещё ничего не известно! Это наш последний шанс! Между прочим, ко мне поступило распоряжение прислать на шоу вас, Анна Стефановна, и вас, Каарел, и вас, доктор Кузнецов! - Я-то тут причём?! – раздался голос Дяди Фила. – Идите вы, не поеду я никуда! Врачи разругались до того, что перестали друг с другом разговаривать. Через недельку-другую они, конечно, помирились, но лучше от этого не стало. Словно тяжёлая чёрная туча нависла над нами. Даже погода изменилась: похолодало, зарядили мелкие, унылые затяжные дожди… Анна Стефановна, разобравшись, наконец, в чём дело, чуть ли не со слезами просила у меня прощения. Говорила, что просто нервы не выдержали. - Но неужели я действительно так плохо играю? – уныло поинтересовался я. Она вздохнула: - Ты не расстраивайся, в конце концов, не это в жизни главное… Тийна так не считала. - Мы должны отстоять нашу лечебницу, - говорила она. – И на этом шоу мы должны быть лучшими! Все ребята, которых отобрали для поездки на «позорище» (так Анна Стефановна называла Шоу Вундеркиндов), были согласны с Тийной. И чем больше падали духом наши учителя, тем сильнее становилась наша жажда доказать им нашу любовь, а там – кто знает! – может быть, и победить…
Фотогалерея
|