XIII

         - А, проклятье!..

         Я сидел в кабинете, проверяя эссе второго курса, когда Мастер, пошатываясь, вышел из лаборатории и рухнул в кресло напротив.

         - Опять не сходится! – сокрушённо проговорил он, стаскивая с головы шапочку. – Ничего не понимаю!.. Там нет никакой ошибки, или я ничего не смыслю в зельеварении!.. Всё правильно, а зелье не работает!.. Почему?..

         - Ну, значит, ошибка всё-таки есть, - проговорил я, тупо глядя на слово «кансенстенцея» и пытаясь понять, что сие означает.

         - А я говорю, нет там ошибки! – Мастер в ярости ударил кулаком по деревянному подлокотнику и зашипел от боли, потирая ушибленную руку.

         - Сэр, - я перевёл осоловевший взгляд с ученических каракулей на утомлённое и расстроенное лицо Мастера, - пожалуйста, не переживайте так… поберегите себя, вам нельзя сильно волноваться…

         - Прекратите! – Мастер, сверкнув глазами, вскочил с кресла и принялся расхаживать из угла в угол, ероша и без того растрёпанные волосы. – Прекратите относиться ко мне как к инвалиду!..

         - Я не отношусь к вам, как к инвалиду, Мастер, - я развернул следующий свиток, пытаясь навскидку оценить объём предстоящей мне работы. – Я просто за вас переживаю… Беспокоюсь… ну, как бы вам это попроще объяснить…

         - Не делайте из меня идиота! Я прекрасно понимаю, что значит…

         - А вот я ничего не понимаю, - сказал я, в недоумении разглядывая пергамент и не находя на нём ни одной знакомой буквы. – Вы, случайно, не можете разобрать, что тут написано?..

         - А, это Майкл Дуглас, - Мастер выхватил у меня свиток, взглянул и бросил в кучу проверенных работ, - можете даже и не пытаться… Итак, сэр?..

         Он навис надо мной, опираясь кулаками о столешницу и грозно глядя мне в глаза. Я вздохнул. Всё-таки, иногда он бывал совершенно невыносим!..

         - Видите ли, какое дело, Мастер, - нарочито вежливо проговорил я, на всякий случай отодвигаясь вместе с креслом подальше от стола, - так уж вышло, что вы мне не чужой человек. А я имею скверную привычку переживать за своих близких. И, к сожалению, я на свете не один такой ненормальный. Часто бывает, что друг волнуется за друга, родители – за детей и наоборот… А вы  не знали?..

         - Да уж откуда бы мне было знать такие вещи, мистер Лонгботтом? Спасибо, что просветили!..

         Обычно  следом за подобными елейными фразами в ход шли разные тяжёлые предметы вроде пресс-папье. Но надо отдать должное выдержке Мастера: в меня он ещё ни разу ничем не кинул… А поломанную мебель мы с ним потом вместе чинили: что нам, волшебникам, две секунды - и готово.

         Но в этот раз сюжет свернул в совершенно неожиданном направлении. На пресс-папье Мастер, конечно, взглянул… Потом вдруг как-то резко сник и отошёл от стола. Видимо, он хотел вернуться в лабораторию, но на полпути передумал и замер, скрестив руки на груди и опустив голову.

         Я посмотрел на его напряжённые ссутуленные плечи, и до меня вдруг дошло… Какой же я кретин. Кретин и сволочь. Нашёл над чем шутить. Действительно, откуда Мастер мог знать о нормальных человеческих отношениях? У меня хотя бы бабушка есть, у меня - друзья и Луна, да и папа с мамой, наверно, меня любили, а у него… у него же никогда  никого не было…

         Чума на мою голову! Я ведь даже извиниться не смогу! Уж я-то знаю, когда к Мастеру лучше не лезть с извинениями… Я лихорадочно соображал, каким образом я мог бы загладить свою вину, и тут Мастер неожиданно подал голос:

         - Мистер Лонгботтом… Невилл…

         Моё сердце ёкнуло: таким тоном весёлых разговоров не начинают…

         - Да, сэр?..

         - Я… мне…  нужно кое-что вам рассказать.

         - Я вас слушаю, сэр.

         Его пальцы нервно сжимались, собирая в складки мантию на плечах. Прошло не меньше минуты, прежде чем Мастер всё-таки решился продолжить.

         - Я не имею права скрывать это от вас, Невилл. К сожалению, я, по всей видимости, был прав, когда сказал вам, ещё несколько лет тому назад, что средства для излечения ваших родителей не существует и не может существовать даже в теории…

         - Но, сэр…

         - Пожалуйста, не перебивайте меня… Если я, как учёный, имею в ваших глазах хоть небольшой  авторитет, то поверьте мне: даже то малое, чего мы достигли в этом направлении, может считаться одним из величайших открытий в истории алхимии… Я сам не понимаю, как нам это удалось… Но сейчас я готов признаться вам, что исчерпал все свои силы и знания. Собственно, мне кажется, что я уже давно вышел за рамки своих возможностей…

         - Сэр, я уверен, что это не так, - спокойно проговорил я.

         - Я говорю правду, Невилл, - он наконец обернулся и посмотрел на меня; я уловил в его взгляде едва ли не мольбу: случай, можно сказать, небывалый… а  значит, дела наши и впрямь  плохи.

         Я встал из-за стола и зачем-то подошёл к полкам, на которых стояли банки с разными заспиртованными диковинами. Провёл пальцем по пыльному стеклу…

         - Сэр, и всё-таки, я думаю, что вы торопитесь с выводами, - сказал я, изо всех сил пытаясь поверить в собственные слова, - мне кажется, это ещё не тупик… В конце концов, что нам мешает продолжать опыты? Времени у нас полно. Да, зелье работает не так, как мы ожидали, но работает же… Уже целых четыре часа сна… Мама больше не плачет… Папу удаётся накормить…

         - Я не сказал вам самого плохого, Невилл.

         Я развернулся так резко, что едва удержал равновесие.

         - Самого плохого?..

         По-моему, он испугался, что я собрался упасть в обморок или что-то в этом роде. Тень страха промелькнула в его глазах, он быстро шагнул ко мне, потом опомнился и остановился. Лицо его стало холодным и бесстрастным, а взгляд – пустым. Но рука Мастера, словно против его воли, потянулась к  воротнику.

         Я заскрипел зубами от досады. Я ненавидел его манеру  баловаться окклюменцией при всяком удобном случае. Меня это страшно обижало: он что, считает меня своим врагом? Не доверяет? Мне!.. Но и рассердиться на него по-настоящему я не мог, видя его невольный жест, признак надлома и слабости… Мастер носит высокие воротники и всякий раз хватается за шею, когда расстроен или волнуется, с тех пор как эта чёртова змея порвала ему горло… Как жаль, что гадину можно было убить только один раз!..

         - Может быть, вы присядете, сэр? – проговорил Мастер бесцветным ровным голосом.

         - Спасибо, сэр, я могу и постоять, - я, как ты понимаешь, Гарри, не собирался оставаться в долгу.

         - Как вам будет угодно, - Мастер изобразил нечто вроде поклона и, неторопливо пройдясь по кабинету, остановился у противоположной стены спиной ко мне.

         - Как ни прискорбно, мистер Лонгботтом, но вы должны об этом услышать, - проговорил он. –  Вы знаете, что в последние несколько лет мне, в силу известных обстоятельств, пришлось ознакомиться с некоторыми основами целительства. Несмотря на то, что я изучил эту науку лишь в общих чертах, я смог сделать один весьма  неприятный для нас вывод…

         Он всё-таки соизволил повернуться ко мне лицом, но на меня при этом не посмотрел – он вообще закрыл глаза.

         - В нашем случае лечение должно прогрессировать до полного выздоровления пациентов. Если прогресс останавливается на любом промежуточном этапе, это означает непременный возврат к исходному состоянию…

         На осмысление услышанного мне понадобилось минут пять, не меньше. Ибо проверка домашних заданий, по моим наблюдениям, приводит к  тяжёлому истощению умственных способностей.

         - Вы хотите сказать, сэр, - он напряжённой мозговой деятельности у меня уже начинала болеть голова, - что, если мы не пойдём вперёд, то удержаться на достигнутом нам не удастся?

         - Именно так, сэр, - он кивнул, не открывая глаз, - ибо, как говорят некоторые мудрые магглы, «кто не находит – тот теряет»… Так что, если вы, сэр, хотите услышать от меня слова «мне очень жаль», то учтите, что я их произнёс.

         - Благодарю вас, сэр, я это учту, - ответствовал я. – Не позволите ли вы мне прервать наш разговор, дабы удалиться в лабораторию и предаться там печальным размышлениям?

         - Разговор наш окончен, сэр, ибо мне больше нечего сказать вам, к моему глубочайшему сожалению, - Мастер отвернулся к полкам и принялся переставлять банки. – Воспрепятствовать же вашему желанию удалиться в любое из принадлежащих нам двоим помещений я не имею никакого права.  

         Мерлиновы подштанники! Он всё-таки меня достал. Моё сердце разрывалось от горя и разочарования, а он корчил из себя невозмутимого лорда на великосветском рауте…

         Я сделал глубокий вдох и сосчитал до десяти. Не помогло.

         - Сэр, вы!.. Вы!.. Идите вы к чёрту, сэр!

         Захлопнув за собой дверь, я услышал, как в неё с той стороны со звоном врезалось что-то стеклянное. Скорее всего, то была банка с сушёными тараканами. Мастер снова оказался на высоте: ему хватило присутствия духа сдержать свой гнев на целых две секунды и разбить её об дверь, а не о мою голову. Ну что ж, вот и поговорили. Мне тоже захотелось что-нибудь разбить, разломать или разорвать. Я обвёл взглядом помещение… Нет, лабораторию трогать нельзя, это святое. Пойти в гостиную?..

         Дверь за моей спиной скрипнула. Мастер схватил меня за плечо и развернул к себе лицом. Возмущённый до глубины души подобной грубостью, я готов был излить своё негодование в первых же пришедших на ум выражениях, и пусть потом убивает, мне уже всё равно… Но мгновение спустя я увидел его глаза.

         - Невилл!..

         «Я не умею быть добрым, я не умею говорить о своих чувствах, я не умею жалеть. Но если бы я мог отдать жизнь за то, чтобы ты был счастлив, я бы сделал это, не задумываясь».

         - Мастер!..

……………………………..  

         … Полтора часа спустя я понял, что ещё немного – и я сойду с ума. Причина лежала передо мною на  столе: лист пергамента, мелко исписанный рукой Мастера. Магическая формула, творение истинного гения алхимии, результат бесчисленных проб, открытий и озарений.

         Я знал её наизусть, я – иногда даже во сне - упивался идеальной стройностью слов и  символов, снова и снова прослеживал восхищённым умом чёткие связи смыслов, наслаждаясь благородной простотой формы и прозревая изысканнейший  узор  содержания. Я был бесконечно горд тем, что и сам приложил руку к этому произведению искусства, помог ему появиться на свет. Только одно меня печалило: его красоту и совершенство  могли бы оценить лишь несколько человек во всём мире. Для всех прочих это был всего-навсего «рецепт лекарственного зелья» (пусть даже и «трансцедентной сложности»).

         Материальное отражение этого шедевра находилось справа от меня, в небольшом медном котле, стоявшем на высоком треножнике. Я хотел было пойти взглянуть на зелье, но вспомнил, что оставил, растяпа, косынку в спальне. Подходить к котлам с непокрытой головой в лаборатории строго-настрого воспрещалось, а шапочка магистра не была положена мне по рангу. Тащиться в спальню мне было лень, да и что было проку разглядывать зелье? Проблема находилась не в котле…

         Я закрыл глаза, но формула словно бы отпечаталась на изнанке моих век. Нет, я точно схожу с ума. Ибо меня с некоторых пор  не оставляет мысль, что эти идеальные с виду строки содержат некий изъян…

         Впрочем, это даже не мысль, а чувство, навязчивый холодок смутного беспокойства: то, что было для меня совершенством, внезапно перестало казаться мне таковым, а я никак не мог постичь причину. Но причина могла быть только одна: ошибка.  А Мастер утверждает, что ошибки нет и быть не может. Как странно. Впервые в жизни я был с ним не согласен. И впервые в жизни понимал тех, кто за свои убеждения был готов сложить голову на плахе…

         Всё, хватит себя терзать, надо как-то отвлечься… Я взял обрывок пергамента и стал рисовать какие-то завитушки. Потом моё перо, будто само собой, вывело:

«Кругом так тихо, никого кругом,

Но, как и прежде, день идёт за днём,

И час сменяет час, и всё проходит,

И гроздьев жар становится вином…»

         Я посмотрел на написанное и тяжело вздохнул. Час от часу не легче: теперь на мне повисло ещё и неоконченное стихотворение… Минут пятнадцать я героически пытался придумать вторую строфу, но моя муза отказалась работать сверхурочно. Я в изнеможении откинулся на спинку кресла. 

Дальше...